Проезжая по затемненным улицам, я понял: чтобы расставитьвсе по местам, нужно на определенный срок удлинить свой рабочий день довосемнадцати часов. Меня уже достаточно отвлекли от работы, но ничего,напряженные будни позволят наверстать упущенное. Только дурак хочет спрыгнуть споезда, который несет его в светлое будущее.

На этот раз я выбрал другой лифт. Мистер отодвинулся впрошлое, я вычеркнул его из памяти. Не повернув головы, прошел мимоконференц-зала в кабинет, бросил пальто и кейс на кресло и отправился за кофе.Перемолвиться с коллегой в холле, поприветствовать знакомого мелкого служащего,вернуться в кабинет, скинуть пиджак и закатать рукава – как приятно вернуться вродные стены!

Сначала я просмотрел “Уолл-стрит джорнэл” – там наверняка невстретишь душераздирающей статьи о смерти очередного бродяги. Потом взял“Вашингтон пост”. Под рубрикой “Город” стояла небольшая статья о Лонти Бертон иее детях, рядом фотография залитой слезами бабушки. Пробежав глазами заметку, яотложил газету. Мне было известно намного больше, чем репортеру, кроме того, япринял твердое решение ни на что не отвлекаться.

Под газетами лежала стандартного размера папка из плотногокоричневого картона, таких у нас в фирме расходуется не менее тысячи в день. Нона этой не было никаких пометок. Странно. Кто положил ее на стол, на самуюсередину?

Неторопливо открыв папку, я обнаружил полосу из “Вашингтонпост”, ту, что я прочитал десяток раз и показал Клер, и ксерокопию документа,раскопанного кем-то в компьютерном файле “Дрейк энд Суини”. Вверху документазначилось:

ВЫСЕЛЕНИЕ – КОРПОРАЦИЯ “РИВЕР ОУКС/ТАГ”.

Слева шла колонка из семнадцати цифр. Под номером 4 значилсяДевон Харди. А напротив 15-го я увидел: “Лонти Бертон и трое (четверо?) детей”.

Поднявшись из-за стола, я медленно подошел к двери, запер еена замок. В кабинете воцарилась тишина. Я стоял спиной к стене и смотрел наксерокопию. Подлинность информации не вызывала у меня сомнений. Да и комувзбредет в голову заниматься такого рода подделкой? Я вернулся к столу, взялкопию. На обратной стороне анонимный отправитель оставил еле заметнуюкарандашную надпись: “Выселение было юридически и морально неоправданным”.

Аккуратные печатные буквы. Графологическая экспертиза,вздумай я к ней прибегнуть, не сможет определить писавшего по почерку. Взгляд струдом различал паутинки соединительных линий: грифель почти не касался бумаги.

Следующий час я провел по-прежнему взаперти, то стоя у окнаи наблюдая за восходом солнца, то сидя за столом и неподвижно глядя в однуточку. Фирма между тем просыпалась, из холла доносился оживленный голос Полли.Я щелкнул замком, распахнул дверь и в обычной манере поприветствовалсекретаршу.

Утренние часы были, как всегда, расписаны по минутам:встречи, совещания. Меня ждали разговор с Рудольфом и беседы с клиентами.Прошли они на удивление гладко. Рудольф светился от счастья, что удалосьвернуть в строй свою надежду и опору.

Тем, кто заговаривал со мной о заложниках, я старался негрубить. С присущей мне выдержкой оставался внешне самим собой, и в итоге уокружающих отпали все сомнения относительно моей способности беззаветно служитьлюбимому делу. Ближе к середине дня позвонил отец, что было весьма необычно. Непомню, когда в последний раз он решился потревожить меня своим звонком прямо вофисе.

Мемфисе, оказывается, идут дожди, и отец, сидя дома,скучает, а от скуки у него с матерью начинаются приступы беспокойства. Ясказал, что Клер чувствует себя нормально, но, дабы подстраховаться, сообщил оболезни Джеймса, с которым родители познакомились на нашей свадьбе. Умелонаигранная тревога в моем голосе пришлась отцу по вкусу.

* * *

Он был чрезвычайно доволен, что застал сына в офисе. Я наместе, зарабатываю хорошие деньги, а в ближайшем будущем стану зарабатыватьгораздо больше. Попросив меня держать его с матерью в курсе событий, отецположил трубку.

Не прошло и получаса, как раздался новый телефонный звонок,на сей раз от Уорнера, брата, бывшего на шесть лет старше меня и успевшегозаделаться компаньоном столь же крупной фирмы в Атланте, как и наша вВашингтоне. Из-за разницы в возрасте мы не были с ним особенно близки, нообщение доставляло нам удовольствие. В течение трех лет своего бракоразводногопроцесса Уорнер еженедельно посвящал меня в личные проблемы и тайны.

Поскольку рабочее время он ценил едва ли не дороже, чем я,наш разговор был весьма лаконичным.

– Говорил с отцом, – поведал брат. – Он мне все рассказал.

– Не сомневаюсь.

– Я понимаю твои чувства. Мы все через это прошли.

Работаешь, не жалея сил, получаешь неплохие деньги,помогаешь обездоленным. Вдруг что-то происходит, начинаешь вспоминать годыучебы, особенно первый курс, когда был полон прекрасных идей и горел желаниемспасти человечество. Помнишь?

– Помню. Давно это было.

– М-да. Мне пришло на память одно социологическоеисследование, я тогда только-только поступил в колледж.

Половина моих сокурсников написала в опросных листах, чтостремится отдать жизнь защите интересов неимущих, а по окончании колледжаоказалось, что все как один пошли Делать деньги. Как это произошло? Не знаю.

– Учеба на юриста делает человека жадным.

– Наверное. У нас есть программа, согласно которой сотрудникфирмы может взять нечто вроде академического отпуска на год, чтобы заняться тойсамой защитой интересов беднейших слоев общества. Через двенадцать месяцев тыкак ни в чем не бывало возвращаешься в строй. А в твоей конторе что-нибудьподобное существует?

Старина Уорнер. Стоит мне только обзавестись проблемой, каку него готово решение, чистенькое и красивое. Год – и я рождаюсь заново.Перебесился – и снова в гарантированно светлое будущее.

– Я слышал, то один, то другой уходит на пару лет в соседнююсферу и потом возвращается. Но только компаньон – не рядовой сотрудник.

– Однако у тебя особые обстоятельства. Одна психологическаятравма чего стоит! Еще чуть-чуть, и тебя убили бы лишь за то, что ты работаешьв этой фирме. Попробую поговорить с друзьями, нажать на кое-кого из ваших, атебе советую потребовать у них передышки. Возьми год, а потом плюхнешься назадв кресло.

– Может, это и сработает, – согласился я, рассчитываяутихомирить брата. Он всегда считал себя генератором идей, личностью, легкозаводился и постоянно ввязывался в споры, особенно с родственниками. – Прости,мне пора.